Директор Физического института им. П.Н. Лебедева РАН, председатель Совета директоров РАН, Геннадий Андреевич Месяц дал агентству ФИАН-Информ интервью, в котором изложил собственный взгляд на события, происходящие вокруг Академии наук, синопсис которого предлагается для широкой аудитории.
Знал ли я о том, что сейчас называют правительственной «реформой РАН»? Да, знал, узнал об этом весной, что готовится страшный проект реконструкции РАН, но не знал деталей. Президент РАН точно знал, и еще, по крайней мере, два вице-президента. Знал и о злосчастном мартовском письме о передаче ряда ведущих физических институтов из РАН в Курчатовский институт. Сразу же начал говорить об этих угрозах, выражать тревогу в своих выступленияхв Думе, в Академии, на учёном совете ФИАН, на телевидении… Ведь результатами Курчатовского института особо не похвастаешься, вот и остается только добиться присоединения академических институтов и выдать их результаты за свои.
И вся наша весенняя работа по подготовке выборов президента РАН, смене руководства, выработке программы развития Академии была попыткой представить альтернативу. Мы не успели…
Не зря Фортов во время первой встречи с Путиным просил: дайте мне год, а потом судите…
Разумеется, одна из главнейших проблем – финансирование. Однако, добиваться роста прямого бюджетного финансирования на ближайшие годы было нереально. Все последние годы – 2011, 2012, 2013 – бюджет Академии стоял на месте, а инфляция никуда не делась, и de facto финансирование уменьшалось. Естественно, приходилось размышлять о том, как получить дополнительные ассигнования, как получить какие-то заказы от компаний, от промышленности, от оборонки.
Это всё как раз и входило в программу В.Е.Фортова: самый первый вопрос – каким образом добывать деньги для Академии, каким образом использовать имеющиеся возможности (кстати, очень большие), и кадровый потенциал, и площади, и имеющееся оборудование. Наметилась целая серия мероприятий по заключению контрактов с промышленными предприятиями, коммерческими компаниями и оборонным комплексом России. Среди них было очень перспективное предложение Сибирского отделения РАН о разработке новых принципов использования запасов нефти в Восточной Сибири. Далее, в С.-Петербурге, например, были проведены прекрасные проработки по полупроводниковой электронике, мощной электронике для энергетики.
Очень интересные задумки и дела связаны с космосом. Запущен спутник, на базе которого реализуется программа «РадиоАстрон», готовится новый космический мега-проект «Миллиметрон», идёт финансирование от Роскосмоса. Можно было бы привести и множество других примеров.
Если говорить собственно о ФИАНе, то, например, сейчас обсуждается проект создания сверхсильного магнита – самого сильного в мире магнита – мощностью 100 Тл. Имеется и очень много других проектов. Стоит напомнить, что такие проекты важны не только собственно для науки, но и для экономики – заказы Академии наук создают спрос на самые передовые технологии и изделия.
Давать эти идеи в расчёте только на бюджетные деньги мы не всегда можем, поэтому, естественно, большое значение имеет международное сотрудничество. В рамках международного сотрудничества у нас большие сдвиги по созданию новых протонных ускорителей для медицины. Институты РАН, и ФИАН в том числе, внесли огромный вклад в исследования ЦЕРН по обнаружению бозона Хиггса.
Одна из проблем Академии наук связана вот с чем – возраст руководителей науки уже достаточно большой, но мы не можем мириться с тем, что государство не может дать им нормальную пенсию. Отправлять людей, по книгам которых учится весь мир, на совершенно ничтожную пенсию… – это скорее похоже на людоедство. Так что предполагалось создать пенсионный фонд, речь, кстати, идёт не о столь уж больших деньгах. Всё это – при условии, что учёные будут иметь и какую-то долю официальной ставки, у них будет рабочее место, телефон, возможность работать по договорам, преподавать, – то есть то, к чему надо стремиться в нормальных условиях нормальной страны. Эта идея уже обсуждалась с финансистами.
Кстати, следует помнить, что для учёных – членов Академии наук, которые трудятся на постоянных ставках, никакого возрастного ценза быть не может. У нас, к примеру, есть академик Т.И. Ойзерман. Он недавно написал совершенно потрясающую книгу по философии, называется она «Юность марксизма». Там – о корнях марксизма, – откуда шло всё то, что мы связываем с этим учением. Так вот, Т.И. Ойзерману скоро – 100 лет, но по живости ума, глубине интеллекта он превосходит многих молодых.
Следовало бы вспомнить выдающегося астрофизика Стивена Хокинга, чей образ неразрывно связан с инвалидной коляской особой конструкции. Этот человек не может говорить и двигаться, у него работает только голова и один палец. При помощи только одного этого пальца он печатает и синтезирует свою речь, оставаясь образцом учёного, находящегося на переднем крае науки.
Я к чему это? К учёному, который много лет занимался наукой, обладающему огромным потенциалом знаний и идей, нельзя подходить с обычными мерками – возрастными, медицинскими. К нему нельзя относиться как к отработанному материалу.
Почему мы должны беречь старшее поколение – мэтров науки? Ведь когда к ним приходит молодой специалист, именно мэтр может подсказать: копай здесь, копай глубже, копать придётся долго, но найдёшь настоящий бриллиант. И мне, помнится, мой учитель, профессор А.А. Воробьёв – ректор Томского политеха, когда-то убеждал: занимайся высоковольтной наносекундной тематикой. Здесь можно стать доктором… и даже членом-корреспондентом, говорил он. Даже странно, что сейчас приходится напоминать о таких общеизвестных вещах. Как-то встречался с одним журналистом – моим старым знакомым ещё по Екатеринбургу – он приезжал ко мне. И была сказана такая фраза: «У нас в стране, порой, официально высказывается ненависть к старикам, женщинам и инородцам. Вам не кажется, что в этом есть что-то от фашистской идеологии?».
Возрастная проблема в науке, конечно, очень важна. Нужно уметь использовать тот фантастический источник знаний, носителем которого является старшее поколение учёных. Их никакие компьютеры не заменят. Нужно искать способы, помогающие обеспечивать преемственность науки, сберегать ту драгоценную российскую творческую среду, которая способна бесконечно генерировать идеи и таланты. Это отнюдь не противоречит поддержке молодых талантливых людей.
Но мы рассчитывали не только на то, что представим наши идеи, нашу программу правительству; рассчитывали и на встречное движение. Вспоминаю всю свою карьеру – всю жизнь работал на воплощение в жизнь интересов государства. Это было и в Сибири, и на Урале, и в Москве. Обосновывал то, что считал важным, добивался принятия государственных решений и создавал установки, которые были средоточием передовых технологий на мировом уровне. Пусть на научном поприще, но могу назвать себя солдатом государства.
Академия наук может решать крупные государственные задачи. Мы готовы их обсуждать и ставить вместе с представителями министерств, крупных корпораций. Для меня самое важное – не потерять те знания и умения, которые есть в РАН. Мы не можем опуститься ниже того, чтобы не понимать, что делается в мире. Со всеми людьми в России, кто считает, что это важно, готов сотрудничать и искать любые компромиссные решения. В Академии несколько более 400 институтов. Не так важно, сколько у них публикаций, как то, что там сохранены знания. Не дай Бог что-то посчитать неважным или ненужным. Скажем, какая прибыль может быть от орнитологии и какие мировые достижения? Однако затем настает птичий грипп и оказывается, что нужны люди, которые владеют информацией о маршрутах птичьих перелетов…
Тот проект реформы Академии, который существует сейчас, в начале августа, не соответствует государственным интересам России. И мы делаем все, чтобы это доказать.
По материалам АНИ «ФИАН-Информ»
